Правду говоря, все эти достойные удивления, уважения и самого пристального внимания ученых историков стороны деятельности Лазарева для нас, обывателей, затмеваются одним единственным фактом его биографии – продажей бриллианта весом почти в две сотни каратов графу Орлову, который преподнес его Екатерине Великой в день ее рождения. Екатерина Алексеевна повелела вставить камень в Императорский скипетр и почти все европейские монархи, исключая только самых бедных, вовсе не имевших скипетров, узнав об этом почернели от зависти.
Трудно после упоминания, даже беглого, о таком огромном бриллианте продолжить рассказывать о маленьком Фряново… И все же я попробую.
При Иване Лазареве качество бархата, парчи и штофов нисколько не уступало французскому, но даже и превосходило его9. Отрезы фряновских тканей (всего их выпускалось до тридцати видов) даже дарили иностранным послам и те просили отрезать еще. Штофные шелковые обои были так хороши, что ими украшали стены елизаветинских, екатерининских и павловских дворцов. Растительные орнаменты, лебеди, павлины, пастушки, нифмы, фавны… Мало кто знает, что разнообразие самых фантастических птиц на фряновских штофах было так велико, что по специальному заказу Ивана Лазаревича гоф-медик и аптекарь Екатерины Великой Леопольд Карлович Гебензимирбитте составил их (птиц) специальный определитель, где подробно описал не только экстерьер, но даже реконструировал возможные голоса этих удивительных пернатых, размножавшихся при помощи изнаночных узелков.
Еще и теперь образец фряновских шелковых шпалер украшает стены одной из комнат Большого Царскосельского дворца и на нем, кроме клейма владельца фабрики, стоит фамилия крепостного мастера.
Иван Лазаревич часто бывал во Фряново. Для своих нужд он выстроил там деревянную усадьбу10, в которую я и приехал. В те времена никто не рассчитывал сколько должен простоять дом, прежде чем его снесут и на этом месте устроят торговый центр с подземной парковкой, а потому строили навсегда. К примеру, доски пола второго этажа положили дубовые, шириной от шестидесяти до восьмидесяти трех сантиметров. Они выдержали все – и революционную поселковую администрацию, и драмкружки, и общеобразовательную школу, и квартиры учителей и до сих пор никто от них не услышал ни единого жалобного скрипа. Теперь в усадьбе живет фряновский краеведческий музей. Его организовали десять лет тому назад местные энтузиасты. Самым активным энтузиастом был настоятель местной церкви Иоанна Предтечи, построенной еще Иваном Лазаревым, отец Михаил (Герасимов). Батюшка имел большое влияние на тогдашнего главу местной администрации – женщину богобоязненную и воцерковленную до такой степени, что без его благословения она не предпринимала… Впрочем, нет. Без благословения отца Михаила глава администрации ополчилась на языческую Бабу Ягу и требовала от устроителей детских спектаклей на новогодних елках вычеркнуть ее из списка действующих лиц11. Как бы там ни было, отец Михаил при активном содействии фряновских краеведов-энтузиастов В.Н. Морошкина, А.Ф. Круподерова и Г.Н. Донченко смог убедить главу администрации организовать в усадьбе Лазаревых краеведческий музей.
В первое время существования музея, не обошлось, конечно, без перегибов на местах. Фряновцы несли в музей все подряд – от старых угольных утюгов до старых пустых бутылок. Мало того, какой-то не очень остроумный человек шепнул первому директору музея, что большое количество экспонатов автоматически переводит музей в более высокую категорию, а более высокая категория – это, понятное дело, более высокая зарплата. Директор, не мудрствуя лукаво, просто установил план каждому сотруднику по сбору экспонатов. Сотрудники с директором спорить не стали и несли, тащили и волокли в музей экспонаты в промышленных количествах. Очищать экспонаты от грязи директор строго запрещал – почему-то ему казалось, что чем они грязнее, тем древнее. Сам ли он до этого додумался или кто-то ему подсказал – теперь уж не имеет значения. Так или иначе, музей ожил и заработал. Неутомимый В.Н. Морошкин написал письмо в Армянское посольство и в усадьбу стали приезжать армяне. Три раза общество «Арарат» проводило во Фрянове Лазаревские чтения по истории армян в России. Около ста человек приехало. К первому разу администрация поселка сделала и установила памятную доску «Усадьба И.Л. Лазарева» и устроила банкет для участников чтений. Во второй раз сотрудники музея устроили для армянских гостей экспозицию, посвященную Лазаревым, прочли доклад и снова был банкет за счет администрации поселка. В третий и в четвертый приезды все было так хорошо, что после банкета армяне даже запели. Правду говоря, каждый раз после банкетов сотрудники музея заглядывали в ящик для пожертвований на развитие музея, который стоит в вестибюле и каждый раз надеялись там увидеть…, но не увидели. Потом приезжала какая-то армянская школа, армянский писатель, написавший книгу о детище Лазаревых – Институте восточных языков, армянская певица, пытавшаяся продать во Фряново диски со своими песнями… Кто-то из приезжих подарил музею небольшую керамическую вазу, в которую не только заглянули, но даже и потрясли, перевернув вверх дном. Что ни говори, а среди работников музеев еще встречаются у нас наивные люди. Хотя… Нынешний директор музея, Екатерина Чернова, рассказала мне, что ждут они в гости Лазаревых. Этим Лазаревым кажется, что они потомки тех Лазаревых. Поскольку род тех Лазаревых по прямой линии пресекся еще в девятнадцатом веке, то эти Лазаревы скорее всего им даже не однофамильцы, но эти Лазаревы, как доносит разведка, очень богатые люди. Когда Екатерина Евгеньевна об этом рассказывала, то глаза у нее так блестели… Константин Сергеевич в таких случаях не верил. И я не поверил. Снова примут, проведут экскурсию, накормят, напоят, помашут вслед и потом с недоумением будут смотреть в ссохшийся от постоянного незаполнения, ящик для пожертвований12.
Кстати, о прямой линии. К несчастью, единственный сын Ивана Лазаревича Артемий, офицер русской армии, бывший адъютантом у князя Потемкина погиб в одном из сражений русско-турецкой войны в 1791 году за десять лет до смерти своего отца. Когда Иван Лазаревич скончался в самом начале девятнадцатого века, то по завещанию все имущество Ивана Лазаревича перешло к его родному брату Екиму, который… Вы будете смеяться, но Еким Лазаревич, как когда-то Захарий Шериман, тоже стал продавать шелкоткацкую фабрику13 вместе с Фряново и усадьбой впридачу. Причины тому были, однако, другие.
На дворе стоял девятнадцатый век. Мануфактуры, с прикрепленными к ним навечно, так называемыми, посессионными крестьянами к тому времени превратились в анахронизм. С одной стороны их теснили новые фабрики тех помещиков, на которых работали их собственные крепостные крестьяне, а с другой – вольнонаемные рабочие, содержание которых обходилось куда как дешевле, не говоря о более высокой производительности вольнонаемного труда. Посессионные крестьяне, считавшие себя казенными, всеми силами сопротивлялись своему закабалению. Ткачи бунтовали почти каждый год, отправляли бесчисленных ходоков с жалобами на свое бесправное положение и маленькую зарплату в столицу, как могли вредили производству, запрещая, к примеру, своим женам брать из фряновской конторы коконы тутового шелкопряда на размотку или брать, но у конкурентов, или все же на своей фабрике, но держать месяцами дома из-за чего останавливалось производство. Управляющий фряновской фабрики доносил Екиму Лазаревичу, что рабочие требуют «не взыскивать за испорченные к отделке материи, не требовать в установленное время являться на работу, а когда они хотят, говоря притом, что у них имеются домашние надобности, субботние дни и накануне праздников не заставлять, или не требовать их работы, а предоставить в их волю когда кто и сколько пожелает, то и работает; а по сигналам де на каторге работают, а мы де казенные и свободные люди». Как у них в головах мирно уживались эти два диаметрально противоположных прилагательных «казенные и свободные» – ума не приложу…
Надо признаться, что причины бунтовать были. Достаточно одного четырнадцатичасового рабочего дня, чтобы начать от злости делать узелки на шелковых нитках. Дело дошло до того, что на фабрику был послан с инспекцией представитель министра внутренних дел, «который не замедлил усмотреть, что фабрика очень терпит от господствующего между фабричными духа своеволия и безначалия». И вообще, у Екима Лазаревича было и без того полно забот, связанных с металлургическими заводами на Урале, доход от которых был не в пример больше, чем от фряновской фабрики.
И стал он ее продавать. Двадцать лет продавал. Три раза он хотел продать фабрику казне и три раза казна отказывалась ее покупать. Делить фабрику по закону нельзя, продавать без бунтующих крестьян нельзя… Уже и нашел Лазарев покупателя на фабрику – московских купцов второй гильдии старообрядцев братьев Рогожиных, уже и заключил с ними договор, но начались бюрократические проволочки и окончательно все оформить удалось лишь спустя пять дней после смерти Екима Лазаревича в январе 1826 года. Рогожины купили фабрику с обязательством возродить пришедшее в упадок шелкоткачество.
То ли кнут у Рогожиных был длиннее, то ли пряник слаще, но, по всей видимости, пользоваться они умели и тем и другим. Рогожины первыми в России установили на своей фабрике машины француза Жаккара, изобретение которого состояло в том, что рисунок на ткани можно было запрограммировать при помощи специальных металлических перфокарт. Фактически, жаккардов стан был до некоторой степени прообразом аналоговой вычислительной машины. История его появления в России была сложной. Сначала правительство, стремясь оправдать слова Пушкина о том, что оно единственный европеец в России, купило в 1822 году за границей жаккардов стан, привезло его вместе с описанием и чертежами в Москву, где и выставило на обозрение текстильным фабрикантам. Еще через год в Россию приехал иностранец Каненгиссер14 с усовершенствованной моделью стана и в этом же году жаккардовы машины заработали во Фряново. В действительности же все было совсем не так просто. Машины Жаккара были довольно несовершенны и представляли собой скорее опытные, нежели серийные образцы. Работать на них было сложно, но до какой степени сложно представить себе было нельзя, поскольку в работе этих машин никто не видел. В 1826 году Рогожины установили первый стан на своей фабрике и выписали за немалые деньги людей, которые могли обучить фряновских рабочих тонкостям новой технологии. Уже через два года местный умелец скопировал и улучшил машину Жаккара так, что можно было приступать к ее серийному производству15.
Новая технология позволила на порядок увеличить объемы производства и улучшить качество получаемого узорного шелка16. Через три года после приобретения фабрики Рогожинами в Петербурге проходила «Первая публичная выставка Российских мануфактурных изделий». Это был звездный час рогожинского предприятия. Очевидец писал: «Ни одна мануфактура не сделала столь быстрых успехов. Три залы наполнены были шелковыми всякого рода изделиями, которые, будучи развешаны по стенам и разложены на столах, представили зрелище, сколь великолепное, столько же отрадное для сердца всякого патриота». Список образцов тканей, представленных Рогожиными на выставке можно хоть со сцены декламировать – столько в нем неизъяснимой прелести. «Ленты гроденаплевые, разных цветов и узоров; ленты кушачные; платки, газ фасоне омбре, а ла Наварин, гренадиновые фасоне; вуали газ фасоне; эшарф газ фасоне омбре; платки лансе Александрин, Александрин омбре, тож де суа Перс; пальмерин с атласными каймами; эшарф пальмерин тож; газ Марабу лансе; материи узорчатые, гроденапль а ла Грек, бархат разных цветов17, полубархат, муслин Ориенталь, пальмерин…». Читаешь и просто кожей ощущаешь, как из-под вуали газ фасоне тебя прожигает насквозь заинтересованный взгляд таких черных глаз…, или воображаешь, как гибкую, точеную шею обвивает тончайший, золотистый и узорчатый шелковый шарф из ткани сорта газ Марабу лансе, или руки у тебя чешутся от непреодолимого желания расправить все оборки и воланы на блестящем пышном платье из гроденапля а ла Грек, или ты медленно, как только возможно, и еще медленнее укутываешь опарные, купеческие плечи платком из Александрин омбре де суа Перс…18 и какая-нибудь монументальная Домна Евстигневна, зябко поводя под этим платком огнедышащими своими плечами, зевнет и скажет…
Впрочем, мы отвлеклись, от выставки. Успех был таким полным, что братьям Рогожиным не только вручили специальные именные медали «За трудолюбие и искусство», но и по представлению Мануфактурного Совета Николай Первый удостоил Павла и Николая званиями мануфактур-советников.
Еще через четыре года, в 1835 году, в Москве была устроена вторая «Выставка мануфактурных произведений». И снова «Из произведений известных наших фабрикантов Мануфактур Советников Рогожиных, искусная отделка полосатых гроденаплей, заслужила наиболее внимание знатоков. Выставка их была очень разнообразна; их муселин-де-суа, крепы, газы, фуляры… были одобрены всеми». Сама фабрика была самым тщательным образом описана как образцовая, а ее владельцы, братья Рогожины были награждены орденами Св. Анны третьей степени. И тут… Да, вы не ошиблись – ровно через тринадцать лет после приобретения братья Рогожины решают избавиться от своей фабрики. Оказалось, что под ворохом гроденаплей, муселинов-де-суа, и вуалей газ фасоне постоянно тлел бунт посессионных рабочих. Дошло до того, что в 1837 году суд Богородска признал фряновских ткачей «закостеневшими в буйствах» и «безнадежных к повиновению».
Перед тем, как принять решение о продаже, отказались Рогожины от идеи построить при фабрике школу и устроить музей, в котором хранились бы десятки и, вероятно, сотни досок с рисунками набивных цветочных и геометрических орнаментов.
В 1839 году фабрика начала управляться московскими купцами третьей гильдии братьями Павлом и Гаврилой Ефимовыми. О «ефимовском» периоде, который продлился, без малого, почти два десятка лет, сказать особенно нечего, кроме того, что фабрика стала именоваться «шелковой и суконной», а посессионные рабочие, наконец, получили свободу. Первое было связано с тем, что узорное шелкоткачество уже к началу второй половины девятнадцатого века стало приходить в упадок из-за недостатка сырья. Да и требовались все эти газ фасоне омбре куда как в меньших количествах, чем добротное теплое сукно, поскольку у нас на дворе, как известно, не май месяц почти весь год. К недостатку сырья прибавилась, как на грех, еще и первая Крымская кампания, о которой никто тогда и знать не знал, что она первая, а для кампании потребовалось большое количество шинельного сукна. Что же до посессионных фряновских рабочих, то они, после указа 1840 года, определявшего порядок увольнения их в свободное состояние отказались перейти в разряд государственных крестьян. Трудно себе представить, но они вообще были против освобождения. После всех просьб, после всех беспорядков, после десятков лет борьбы за свободу отказаться от нее?! Оказалось, что ларчик открывался просто. Рабочие боялись, что их лишат земли и домов. В 1846 году, когда Ефимовы объявили рабочим, что намерены их освободить, а землю оставить себе, те отказались дать подписку о своем согласии на увольнение. В конце концов их причислили к мещанам уездного города Богородска. К 1852 году количество рабочих на фабрике сократилось вдвое, а те, кто остались, стали вольнонаемными.
В 1857 году, купившие у братьев Рогожиных фабрику и усадьбу, братья Ефимовы продают и то и другое третьим братьям – Залогиным (их, кстати, было трое – Михаил, Константин и Василий). Надо сказать, что фабрика им досталась в плачевном состоянии – жаккардовы станы требовали уже не ремонта, но замены, фабричные корпуса обветшали, а паровая машина могла запарить кого угодно своими бесконечными поломками. Пришлось модернизировать фабрику, возводить новые кирпичные корпуса, покупать мощную паровую машину, проводить электричество… И всего этого счастья могло бы не быть, кабы не несчастье, которым стал пожар 1892 года. Фабрика была застрахована и полученные страховые суммы пошли аккурат на техническое переоснащение. Кроме всего прочего, Залогины окончательно перевели фабрику на шерстопрядение. Шелковый путь, который с течением времени превратился сначала в проселок, потом в тропинку, в конечном итоге закончился тупиком.
Правду говоря, и с сырьем для шерстяной пряжи были подчас не меньшие проблемы, чем с сырьем для производства шелка. Самое лучшее сырье приходилось везти из Австралии и Египта, которые уже тогда сели на шерстяную иглу и до сих пор с нее и не слезают. Отечественное, сырье годилось только для производства очень грубой пряжи19. Его привозили из Средней Азии и с юга России.
Как бы там ни было, а при Залогиных фабрика в очередной раз пришла в «цветущее состояние» и стала одним из крупнейших предприятий России по выработке шерстяной пряжи. К тринадцатому году ее вырабатывалось более чем на полмиллиона рублей в год. Через год, уже на краю пропасти, чистая прибыль составила почти миллион. Хозяева фабрики не жалели средств на обустройство быта рабочих – больница с электричеством и канализацией, школа с библиотекой, земское училище, духовой оркестр и драматический кружок20. Короче говоря, к национализации все было подготовлено в лучшем виде.
Рабочие теперь были во Фрянове только вольнонаемные, очень часто и вовсе не местные. Вот этих-то приезжих местные потомки посессионных крестьян терпеть не могли, называли их «вольными» и били. Били нещадно, с остервенением. Били за то, что Петр Первый отдал их в кабалу мануфактурам, за то, что Анна Иоанновна эту кабалу сделала вечной, за то, что прожили они в этой беспросветной кабале без малого полтора века… Посессионное право давно умерло, а они еще были живы. В конце концов кто-то же должен был им ответить за все эти бесконечные мучения. Самое удивительное, что это деление на коренных и вольных (которыми автоматические объявлялись все иногородние) и эта ненависть сохранились и при советской власти. Воистину «Долгая память хуже, чем сифилис. Особенно в узком кругу».
Вольнонаемный труд быстро укоротил «закостеневших в буйствах» и «безнадежных к повиновению» - ежемесячно до четверти рабочих, при общей численности около четырех сотен человек, увольнялось администрацией за нарушения трудовой дисциплины, при изменениях загруженности фабрики, и принималось вновь, при том, что около трех четвертей работало на предприятии постоянно.
9Между прочим, в жалованной грамоте Екатерины Второй, подтверждающей дворянское достоинство рода Лазаревых, сказано «... выехал он Лазарь с детьми с имением в нашу Империю, здесь же здесь завел знатную Мануфактуру и всегда оказывал с детьми своими нам многие услуги, за что Мы 1774 года 20 мая его Лазаря Лазарева, его детей и их потомков пожаловали в российские дворяне».
10Выстроил, но пожить в ней не успел. Иван Лазаревич скончался в том же самом году, в котором усадьбу достроили. Тем не менее, с его жизнью во фряновской усадьбе связан целый ряд легенд, которые с большим удовольствием и каждый раз с новыми подробностями, вам расскажут… нет, не в музее. В музее теперь все поставлено на научную основу, а вот от краеведов-любителей можно узнать, к примеру, легенду о Красном Алмазе.
Мало кто знает, что отец Ивана Лазаревича Лазарева, Лазарь Назарович Лазарев вывез из Персии вместе с бриллиантом «Орлов» еще и Красный Алмаз. Дело в том, что Лазарь Назарович был казначеем персидского шаха и понравившиеся ему казенные алмазы откладывал на черный день. Красный Алмаз был отложен на черный день одним из первых. К тому времени, когда усадьба была построена, Лазарь Назарович уже давно умер и в стену усадьбы Красный Алмаз пришлось замуровывать его сыну Ивану. Обо всем этом, начиная со службы Лазаря Назаровича у шаха, откладывания алмазов на черный день и до самого места, куда Красный Алмаз замуровали, подробно написано в старых бумагах*, которые были найдены под обоями при ремонте усадьбы. К несчастью, бумаги вместе с обоями куда-то потом запропастились, но еще первый директор музея в знак особого доверия показывал то место в усадьбе, куда был замурован драгоценный камень. Ну, не то, чтобы указывал конкретно то самое место, где Иван Лазаревич крестиком отметил схрон с алмазом, а подымал указующий перст к потолку второго этажа, возводил очи горе и таинственно молчал. То место, в котором первый директор музея многозначительно молчал, закатывал глаза и поднимал вверх палец мне показали. Крестика, который оставил Иван Лазаревич я там не увидел – должно быть случайно забелили при очередном ремонте. Тем не менее, молва о Красном Алмазе дошла до столицы и телевизионный Третий Мистический Канал оборвал все телефоны нынешнему директору музея, умоляя пустить их в дом с бриллиантоискателем, чтобы, если и не отыскать сокровище, то хотя бы сделать о нем мистическую передачу. Уже и ведущий натренировался поднимать палец вверх, уже и перемерил он на плане усадьбы все комнаты, все коридоры и чуланы, не оставив невымеренной ни пяди. Оказалось, что высота всего дома десять саженей три аршина и шесть пядей, а если взять отдельно высоту комнат, расположенных одна над другой, и сложить, и еще прибавить толщину перекрытий, то окажется, что общая высота равна не более десяти саженей одного аршина и трех пядей. Значит, куда-то исчезли целых два аршина и три пяди… или две. Короче говоря, совершенно ясно, что Красный Алмаз надо искать наверху. Конечно правильно, что директор их не пустила в усадьбу, но если бы пустила – какие сокровища Агры могли бы получиться…
Еще одна легенда связана с виноделием. Могли ли Лазаревы, природные армяне, не заниматься виноделием? Нет, бутылок с коньяком в усадьбе или в усадебном парке не находили. То есть находили, но пустые и к Лазаревым отношения не имеющие никакого. И все же… Однажды в парке, в беседке, которая не сохранилась, какой-то мальчик, в тот самый момент, когда то ли в карты играл с товарищами, то ли просто курил в рукав тайком от родителей, провалился под землю и
Совсем в отрывках до нас дошло еще одно предание о посещении усадьбы князем Потемкиным-Таврическим и канцлером империи князем Безбородко. Собственно говоря, кроме этого факта ничего более и неизвестно. Читателю предлагается самому додумать, что из армянских вин и коньяков было подано к столу, подарил ли Иван Лазаревич своим гостям шелковые халаты расшитые павлинами и куропатками, родились ли у нескольких крестьянских девок через положенное время младенцы и не живут ли до сих пор во Фряново в полной безвестности и нищете внебрачные дети Григория Александровича и Александра Андреевича, скрывающие свои знаменитые фамилии под самыми обычными.
*В этих же бумагах было написано, что за продажу бриллианта «Орлов» русской короне, императрица положила Ивану Лазареву ежегодную пенсию в четыреста тысяч золотых екатерининских рублей, а не в ассигнациях, как думают незнающие люди.
**По другой легенде, которая является ответвлением от этой, в таких же четырехэтажных подвалах, но под самой усадьбой, выращивали тутового шелкопряда, чтобы не возить его из Персии. Выращивали, понятное дело, в самом строгом секрете.
11Да понимаю я прекрасно, что этот факт к созданию музея не имеет никакого отношения. Просто мне жалко выбрасывать такую затейливую деталь. Пусть она и от другого рассказа. Из точно таких же деталей отмечу бюст Сталина и аптеку на площади рядом с усадьбой. Сначала о бюсте. В начале пятидесятых решили строить во Фрянове дом культуры, выкопали котлован под фундамент и… в это самое время лучший друг физкультурников и велосипедистов отдал Повелителю мух то, что было у него вместо души. Фряновцы, как только пришел приказ из столицы о том, что физкультурники, не говоря о велосипедистах, показали на следствии, что никакого друга у них нет и не было, не медля ни дня, снесли бюст к чертовой матери, а для того, чтобы впредь избежать ненужного поклонения каменному идолу и, не дай Бог, жертвоприношений, его бросили в котлован и сделали частью фундамента. На тему сталинских основ фряновской культуры вы пошутите сами у себя в голове, а я расскажу вам об аптеке. На самом деле ничего особенного в этой аптеке нет. Еще в советские времена она была построена по типовому проекту во Фрянове. В лихие девяностые кто-то из тех, у кого в тот момент были руки по локоть во власти, смог приватизировать это здание. Аптечный бизнес дело тонкое и его, как здание украсть невозможно. Бизнес заупрямился и не пошел, а здание аптеки осталось. Не пропадать же добру, подумал удачливый приватизатор и поселился вместе с семьей в крепком бетонном здании аптеки, огородил его железным забором и протянул во дворе веревки для сушки белья. Говорят, что дня не проходит, чтобы фряновские мальчишки не позвонили в звонок у ворот и, перед тем, как стремглав убежать, не спросили – нет ли в продаже
12Мне бы не хотелось делать из этих фактов никаких и, тем более, далеко идущих выводов. Представим себе, к примеру, ящик для пожертвований в доме-музее Пушкина в Кишиневе или такой же, но Гоголя в Полтаве. Представили? То-то и оно. Особенно в Полтаве.
13И это при том, что Иван Лазаревич хотел сохранить фабрику «яко памятник трудов своих собывшийся благотворными одобрениями Монархов российских, трудолюбию подданных своих покровительствовавших, и для того никогда не соглашаясь оною продать в чужие руки и за самые знатные суммы, - хотя удобные к тому случаи и встречались".
14Написал бы я сейчас, что иностранец по фамилии Каненгиссер остался жить в России и понемногу превратился в Каннегисера. Царская паспортистка ошиблась и при выписывании вида на жительство – потеряла одну букву «с», а вторую «н» случайно задела пером и передвинула на другое место. Обычное дело. С поручиком Киже еще и не такое приключилось. Внук Каненгиссера, поэт Леонид Каннегисер пристрелил в восемнадцатом году из нагана ядовитую жабу - чекиста Урицкого. Это о Каннегисере писал Бальмонт «Пусть вечно светит свет венца бойцам Каплан и Каннегисер». И никто бы проверять не стал. Так ведь не напишу же, потому, как совесть без зубов, а загрызет. Жалеть, однако, буду обязательно.
15Местные жители называли машины Жаккара «жигарками».
16Довольно быстро жаккардовое ткачество распространилось по всей округе, а потом и по России и только богородский купец первой гильдии Лев Дмитриевич Лезерсон, имевший свою шелкоткацкую фабрику, отказался устанавливать у себя французские станы, а взял, да и усовершенствовал обычный стан. Тут бы надо написать, что дальше опытного образца дело не пошло и правительство, к которому Лезерсон обращался с просьбой, показало ему… Не обращался он. Даже и не думал. Сам запатентовал свое изобретение, наладил производство своих станов и стал их продавать не куда-нибудь, а в Европу и даже французские текстильные фабриканты лезерсоновские мистрали охотно покупали. Вообще Лезерсон был человеком удивительной судьбы. Родом он был из Любавичей, из очень религиозной и очень бедной еврейской семьи и конечно должен был стать раввином тем более, что его папа был очень дружен с самим Шнеерсоном, часть книг из библиотеки которого у нас через много лет так коварно умыкнули и вывезли за океан. Лезерсоны часто ходили в гости к Шнеерсонам, в доме которых было, как известно, ужасно шумно из-за постоянных религиозных диспутов. Обычно маленький Лева забивался куда-нибудь в угол и немножко шил. Никакими силами его невозможно было оторвать от иголки и нитки. В конце концов родители поняли, что раввина из него не получится, дали ему денег для покупки небольшой швейной фабрики, купили удостоверение купца первой гильдии и посадили на поезд до Москвы.
17Кстати о бархате. "Папа всячески поддерживал промышленников, как, например, некоего Рогожина, который изготовлял тафту и бархат. Ему мы обязаны своими первыми бархатными платьями, которые мы надевали по воскресеньям в церковь. Это праздничное одеяние состояло из муслиновой юбки и бархатного корсажа фиолетового цвета. К нему мы надевали нитку жемчуга с кистью, подарок шаха Персидского». «Папа» здесь император Николай Первый, а «мы» - его дочери, великие княгини Ольга и Мария. Написано о рогожинском бархате Ольгой Николаевной, королевой Вюртембергской в воспоминаниях в 1883 году. Хорошего качества, значит, был бархат, раз о его производителе не забыли и через пятьдесят с лишним лет.
18Тут понятно почти все. Александрин – это полосатая ткань из смеси льна и хлопка. Омбре - узор на тканях набитый, или вытканный полосками и переливами оттенков, а вот что такое «де суа Перс»… «Шишков, прости: не знаю, как перевести».
19Правду говоря, оно и сейчас годится только для него. В Товариществе фряновской шерстопрядильной мануфактуры, которое создали Залогины, одним из акционеров был фабрикант Сергей Иванович Четвериков, тоже имевший свою фабрику. Так вот он как раз и поставил перед собой задачу вывести именно таких овец, шерсть которых будет годна для производства тонкой пряжи. И почти вывел, но тут случилась революция и все его овцы просто передохли от бескормицы.
20Со всем тем, работа на фабрике медом не показалась бы никому. Работали круглосуточно, но не в три, а в две смены. Первая смена начинала по гудку паровой машины в пять утра и работала до восьми вечера (вторая с девяти вечера до пяти утра). В десять утра перерыв на сорок пять минут на завтрак. В три часа дня – часовой обед. Под праздники рабочий день был на два часа короче. Неделя ночной смены, затем неделя дневной и снова дневной. Дети работали с двенадцати лет. Драмкружки и библиотеки, конечно, были нужны, но, как говорил герой чеховского рассказа, «Сделайте же для них ненужным грубый животный труд, дайте им почувствовать себя на свободе и тогда увидите, какая в сущности насмешка эти книжки и аптечки».
Кровать из дома купцов Залогиных, на которой умирала Арина Петровна Головлева.
Живая история – надписи карандашом на одном из дверных косяков усадебного дома. 1913 год. В центре автограф Георгия Васильевича Залогина.
Вот такой ширины дубовые доски пола.
В советские времена здесь был детский сад.
Больница для рабочих, построенная при Залогиных.
Экспозиция, представляющая мещанский быт. Довольно обычная, кроме буфета на заднем плане, а вернее того, что оказалось прибитым к его задней стенке.
Плакат из тех времен, когда русский с китайцем были братья навек. Впрочем, иногда времена возвращаются. Или нам их возвращают.