Сначала на месте Осташкова ничего не было кроме лесов, болот и озера Селигер с многочисленными островами и каменными валунами на них. Потом по этим местам прошла… Не знаю как сказать… Короче говоря – возле входа в Осташковский краеведческий музей лежит большой гранитный валун, а на валуне самый настоящий отпечаток женской ноги. Или отпечаток очень похожий на отпечаток женской ноги. Глубокий. В такой можно влить бокал шампанского. Даже два. Местное предание, однако, утверждает, что это след Богородицы. Так что с шампанским лучше не стоит.
После Богороди… После того, кто оставил этот след, в эти края, в середине первого тысячелетия нашей эры пришли кривичи, промышлявшие охотой и рыболовством, а за кривичами словене с сохами, коровами, бабами, ребятишками, коровами, козами, жучками, внучками, кошками, мышками, репками и со всем тем, что называется оседлым образом жизни. После того, как все, кому нужно было прийти, пришли и стали жить-поживать да добра наживать – стали приходить те, кому не нужно. За чужим, понятное дело, добром. В конце первой половины тринадцатого века к озеру Селигер, после взятия и разорения Торжка, подошли татаро-монголы. Осташкова тогда не было даже в планах и самих планов тоже не было, и потому они не брали его приступом, не поджигали деревянных стен, не выпускали тучи стрел в защитников города, поскольку их тоже не было, а резво поскакали на своих маленьких мохноногих лошадках на север по направлению к Великому Новгороду. Не долго они резво скакали… Дело было весной,
Все это описано подробно в летописях и к несуществующему в тринадцатом веке Осташкову не имело бы совершенно никакого отношения, кабы не древний каменный крест, с выбитой на нем надписью, хранящийся в городском краеведческом музее. И называется этот крест… Игнач Крест. В музее этот крест называется Березовецким, поскольку найден неподалеку от Осташкова на Березовецком городище, но на этикетке, под названием «Березовецкий крест» в скобочках большими буквами приписано, что предположительно это тот самый летописный Игнач Крест. Да и как ему не быть тем самым, если Березовецкое городище расположено на древнем торговом Селигерском пути к Новгороду, по которому и шел Батый со своими полчищами. О том, что он шел неоспоримо свидетельствуют названия близлежащих к городищу сел Малые Татары и Большие Татары1. Именно в Березовскую волость некогда входила деревня Игнашово (теперешняя Игнашовка), а уж ее название от названия Игнач Крест находится буквально в двух словах. Даже в нескольких буквах. Конечно, было бы замечательно, если бы на этом кресте рядом с новгородской надписью о том, что 6661 (1133) месяца июля 14 день новгородский посадник Иванко Павлович поставил этот крест по случаю начала земляных работ по углублению реки, было бы нацарапано «Батый, Субэдей, Мунке, Бурундай, Кадан, Берке, Бучек, Байдар, Орда-Эджен, Шибан, Гуюк и Атямаст были здесь и повернули назад не солоно хлебавши», но… еще не нацарапано. Короче говоря, осташковские краеведы не сомневаются в том, что Березовецкий крест стоял в урочище Игнач Крест. Если честно, то в Тверской области таких крестов найдено несколько и сотрудники тех музеев, в которых они хранятся ни минуты не сомневаются в том, что их кресты… , но в Осташкове не сомневаются ни секунды. Что же касается новгородцев, которые и вовсе установили бетонный памятный крест в 2003 году на территории Валдайского национального заповедника неподалеку от деревни Кувизино в двухстах километрах от Новгорода, то мы о них даже и говорить не станем. И новгородскую писцовую книгу пятнадцатого века, в которой написано, что имение московского служилого человека Андрея Руднева находится «...у игнатцева кръста» в Новгородской области у деревень Полометь и Великий Двор читать не советуем. Чего только в писцовых книгах не понапишут. Особенно в новгородских.
Вернемся, однако, к Осташкову, которому на роду было написано родиться несколько раз. В самый первый раз он родился через сто с лишним лет после нашествия Батыя под именем Кличен, на острове, чуть севернее современного города. В 1371 году, в письме великого князя Литовского Ольгерда константинопольскому патриарху Филофею сказано: «Против своего крестного целования взяли у меня города: Ржеву… Кличень… Березуйск, Калугу, Мценск. А то все города и все их взяли и крестного целования не сложили, ни клятвенных грамот не отослали». Жаловался Ольгерд Филофею на руку Москвы, которая к тому времени укрепилась и выросла так, что оставляла не только ссадины и синяки на теле Великого Княжества Литовского, но и серьезные незаживающие раны. Сказать, однако, что Кличен попал между московским молотом и литовской наковальней было бы неправильно. Кличену пришлось хуже, гораздо хуже, поскольку, кроме молота и наковальни были еще и раскаленные щипцы, которые назывались Великим Новгородом. В конце четырнадцатого века новгородцы, вечно бывшие не в ладах с Москвой, разорили и сожгли Кличен, а его жителей перебили почти всех. Среди нескольких, оставшихся в живых были два рыбака – Евстафий (в просторечии Осташко) и Тимофей. Перебрались они чуть южнее, на материк, и на полуострове основали две слободы, промышлявшие рыболовством2. Слободы эти Волоцкий князь Борис Васильевич отказал своей жене Ульянии о чем и была в 1477 году сделана соответствующая запись. Вот вам и второе рождение. Прошло еще сто с лишним лет и в 1587 году разбогатевшие слободы для защиты от приграничной Литвы построили деревянную крепость – Осташковский городок. Чем не третье.
В третьем рождении Осташкову пришлось пережить Смуту. Стены городу не помогли – пришлось осташам вместе со своим воеводой целовать крест Второму Самозванцу. Через недолгое время, под влиянием писем молодого и энергичного Скопина-Шуйского и с помощью отряда французов, которых привели временно дружественные шведы под командой Эдварда Горна, Осташков поляков прогнал и вновь присягнул царю Василию Шуйскому. (Как в этой круговерти можно было разобраться кто за белых, а кто за красных – ума не приложу.) «Государю добили челом», как писал в вышестоящие инстанции Скопин-Шуйский. И то сказать – на осташах уж и чела не было – так их замучили постоянные разорения, пожары и грабежи. Поляки грабили, казаки грабили, шведы, с которых Россия позвала прогнать поляков, грабили, литовцы в компании с поляками и казаками грабили, убивали и выжигали целые деревни. От тех времен в Осташковском районе остались не только, лежащие под землей, ржавые сабли, каменные ядра, пули и остатки кремневых ружей, но и выражение «литовское разорение», которым осташи до сих пор пользуются точно также, как мы пользуемся выражением «Мамай прошел».
Между прочим, в 1613 году, когда избирали на Земском соборе нового царя, осташковец Михаил Сивков тоже поставил свою подпись. Может, для москвича или жителя Нижнего Новгорода, которые что ни день, то подписывали самые разные важные бумаги, это было самое обычное дело, а для жителя осташковского посада, который только и делал, что изо дня в день ловил неводом рыбу… Кстати, о ловле рыбы. Промысел этот в Осташкове стал процветать после того, как наступил мир. Осташи были большие искусники плести сети, ковать якоря и рыболовные крючки от самых маленьких до самих больших, шить огромные сапоги для рыболовов, которые так и назывались «осташи». На них был всего один шов и пропитаны они были таким водоотталкивающим составом, который целые сутки не пропускал воду. Секреты этих составов берегли в семьях потомственных осташковских сапожников пуще сокровищ. Кому нужны теперь эти драгоценные секреты, когда можно задешево купить любые резиновые сапоги…
Точно так же, как и сапожные секреты, берегли в семьях осташей рассказы рыбаков о пойманных щуках, сомах и знаменитых селигерских угрях. Их передавали от отца к сыну и даже, когда не было сыновей – женам и дочерям. В Осташкове, в запасниках краеведческого музея собрана единственная в России коллекция записей подобных рассказов, самый первый из которых датируется еще серединой шестнадцатого века. Собственно, это даже не рассказ, а нарисованный углем на бересте пятисантиметровый зуб щуки. Среди рассказов о сорвавшихся с крючка рыбах выделяется, записанная первыми пионерами еще в конце двадцатых годов прошлого века, леденящая душу история о том, как осташа-рыболова и двух его сыновей на ночной рыбалке опутали усы огромного тридцатипудового сома. И были эти усы толщиной с руку взрослого ребенка. После долгой упорной борьбы рыбак и его сыновья смогли отрубить усы топорами и принести их домой в качестве трофеев. Спустя сутки, полутораметровый отрубленный ус, брошенный без присмотра во дворе, задушил насмерть собаку, четырех кур и домашнего хомяка Пафнутия, случайно выглянувшего на шум из зернового амбара3. Рассказ иллюстрирует карандашный рисунок, на котором отец и сыновья, опутанные сомовьими усами, поразительно напоминают Лаокоона, борющегося со змеями, что говорит… Сами придумаете о чем это говорит, а мы пойдем дальше4.
Говоря о знаменитых осташковцах, никак нельзя обойти Леонтия Филипповича Магницкого – первого всероссийского учителя математики. Правда, Магницким он стал в Санкт-Петербурге, а родился он в Осташкове, в конце семнадцатого века, жил там до пятнадцати лет под самой обычной фамилией Теляшин и был просто способным юношей, любившим читать, интересовавшимся математикой, иностранными языками и богословием. В пятнадцать лет, он, как и его, тогда еще не родившийся ученик, по фамилии Ломоносов отправился с рыбным обозом в Москву с той лишь разницей, что у Михаила Васильевича была за пазухой зачитанная до дыр «Арифметика» Магницкого, а у пятнадцатилетнего Леонтия Теляшина ее еще не было. Можно, конечно, долго и подробно рассказывать, как юноша переходил из Иосифо-Волоколамский монастыря в Симонов, как готовили его монахи к карьере священнослужителя, как попал он вместо этого в Славяно-греко-латинскую академию, как перебивался после ее окончания частными уроками математики5, не имея ни пристанища, ни целых штанов, а порой и куска хлеба, но мы делать этого не станем, а сразу начнем со встречи, которую устроили молодому репетитору с Петром Алексеевичем. Царь, не один и не два раза поговорив с Леонтием и поразившись его обширным знаниям в области математики, физики и астрономии… Вы не поверите – велел построить ему дом на Лубянке, пожаловал дворянство, одарил деревнями в Тамбовской и Владимирской губерниях, саксонским кафтаном и фамилией Магницкий, «в сравнении того, как магнит привлекает к себе железо, так он природными и самообразованными способностями своими обратил внимание на себя»6. Впрочем, с деревнями и другими милостями я, кажется, забежал вперед, поскольку сначала была только новая фамилия, назначение преподавателем в Навигацкую школу и возможность написать учебник математики. Первый учебник. И Магницкий его написал7. И напечатал его огромным по тем временам тиражом в две с половиной тысячи экземпляров Василий Анофриевич Киприанов, основатель первой в России гражданской типографии, отец которого был родом… из Осташкова. И пользовались этим учебником арифметики, астрономии, физики и навигации полвека, пока один из учеников Леонтия Филипповича не написал новый.
Теперь в Осташкове есть и улица Магницкого и памятный знак в сквере возле Вознесенского собора и даже примета у молодых осташковских преподавателей математики – первого сентября на первый урок приходить с магнитом в кармане. Хоть с холодильника магнитик оторви, но в карман положи, а иначе удачи не будет. Лучшему учителю математики или физики и вовсе вручают раз в год, в виде почетного значка, крошечную красно-синюю подкову, чтобы он носил ее каждый день. Филологи, историки и биологи с химиками обижаются, конечно…
Но не будем забегать из восемнадцатого века в двадцать первый, тем более, что в восемнадцатом Осташков, по указу Екатерины Великой родился в четвертый и последний раз. Новгородский губернатор Яков Ефимович Сиверс8, очарованный красотой Осташкова и представивший его императрице, как селигерскую Венецию, убедил Екатерину даровать городу герб, на котором в виде особой царской милости был изображен «В пересечённом золотом и лазоревом поле вверху — возникающий чёрный двуглавый орел с золотыми клювами и червлёными языками, увенчанный двумя малыми и одной большой российской императорской короной». Внизу, под орлом текла лазоревая река, в которой плыли три серебряные рыбы. Увы, это были не осетры, не стерляди и даже не щуки, а самые обыкновенные ерши, которыми всегда изобиловал Селигер. Осташей иногда так и назвали «ершеедами»9.
При Екатерине Осташков получил новую, регулярную планировку да такую удачную, что ее взяли за образец при планировке уездных городов всей империи. Каменные дома, построенные в те годы, еще стоят в Осташкове и еще живут в них люди. На улице Печатникова, напротив Троицкого собора, в котором теперь располагается музей, я видел такой дом с мезонином. В его окнах на широченных подоконниках стояли горшки с фиалками, глоксиниями и растением «декабрист», во дворе на бельевых веревках сушились джинсы и разноцветные футболки точно так же, как двести лет назад сушились тиковые или канифасовые панталоны, а может быть и яркие, в диковинных цветах, сарафаны со множеством больших, позолоченных пуговиц.
Конец восемнадцатого и девятнадцатый век – время расцвета Осташкова. В расцветающем Осташкове проездом побывал Александр Первый. Царь въехал в иллюминированный город в два часа ночи под звон всех осташковских колоколов. Жаль только, что всего на день. Одарил городского голову Кондратия Савина и его старшего сына Ивана бриллиантовыми перстнями, дал по пятьсот рублей гребцам на судне, что возило его по Селигеру от Осташкова до Нило-Столобенского монастыря и укатил в Торжок под неумолкающие крики «Ура!» так быстро, что народ, по словам летописца, «бежал за экипажем Императора до самой заставы и тут, припав на колена, неоднократно восклицал: «Прости, батюшка Государь! не насмотрелись мы на тебя!»
У Осташкова к тому времени появился даже свой гимн, который написал известный писатель Иван Иванович Лажечников. Со слезами на глазах пели осташковцы: « От конца в конец России ты отмечен уж молвой: Из уездных городов России ты слывешь передовой. Славься, город наш Осташков, славься, город наш родной!». В нем появляются духовное и городское училища, музей, богадельня, воспитательный дом, больница, аптека, публичная библиотека, благотворительное общество, общественный банк, общественная добровольная пожарная команда, о которой писали не где-нибудь, а в «Московских ведомостях», общество любителей сценического искусства и даже оркестр при городском театре. Общественная жизнь била в Осташкове ключом. Осташков ставили в пример и вологодской Устюжне, и тверскому Весьегонску, и даже далекому костромскому Кологриву. Вся Тверская губерния, в которую тогда входил город, завидовала черной завистью осташковскому благоустройству. Да что губерния! Из самого Петербурга приезжал известный журналист и писатель Слепцов, чтобы описать удивительный феномен Осташкова. Описал Василий Алексеевич богоугодные заведения, театр, актеров, ухоженный бульвар, перед входом на который был устроен хитроумный лабиринт для того, чтобы не проникали коровы, общественный банк Савина и многое другое. Так описал, что майскую книжку журнала «Современник» за 1862 год с письмами Слепцова из Осташкова городская публичная библиотека и брать не захотела, хотя подписка на журнал у нее имелась. Журнал был в городе запрещен. Мало того, в городе было проведено расследование с целью выявить тайных информаторов Слепцова и наказать их за слишком длинные языки. Особенно негодовал городской голова Федор Кондратьевич Савин по совместительству купец первой гильдии, миллионер, владелец кожевенного завода, главный акционер общественного банка и вообще осташковский маркиз Карабас, поскольку ему принадлежало в городе… да, кроме Селигера и облаков в небе над Осташковым, почитай, все и принадлежало. Папенька Федора Кондратьевича Кондратий Алексеевич тоже купец первой гильдии, миллионер и конечно же городской голова еще при Александре Первом учредил в Осташкове один из первых в России частных банков. И стал банк давать кредиты осташковским промышленникам, купцам и просто мещанам. Кто брал на зарплату рабочим, кто на заведение собственного дела, а кто и на покупку совершенно необходимого нового платья, лисьей шубы или устройства свадьбы единственной дочери. Тех, которые брали на платье, шубу или свадьбу было, понятное дело, гораздо больше тех, которые на зарплату рабочим. Небольшие кредиты банк давал охотно. Кабы существовали тогда мобильные телефоны, то не миновать получать осташковцам что ни день сообщения, что им одобрена кредитная линия на десять или даже на двадцать рублей под невообразимо низкий процент. Была, однако, небольшая, но очень существенная разница между теми кредитами и нынешними. Полтора века назад должников банка без разговоров отдавали на осташковские фабрики и заводы, которые большей частью принадлежали… Федору Кондратьевичу Карабасу и его родственникам. Часто бывало так, что должники эти работали, работали, работали, а долг их все не уменьшался, не уменьшался и не уменьшался. Ну, что тут долго рассказывать. Сами все знаете. Или, не дай Бог, еще узнаете. Лучше я вам про осташковскую пожарную команду расскажу, которая была создана еще в 1843 году.
Как и многое в Осташкове одна была первой. Первой добровольной непрофессиональной пожарной дружиной в России главным спонсором и начальником которой был… сюрприз, сюрприз! – Федор Кондратьевич Савин. Сначала как городской голова, а потом как попечитель с полномочиями переданными ему от города. Это при нем ее личный состав вырос от полусотни до полутора сотен пожарных, это при нем приобрели новые заливные пожарные трубы и насосы, построили каланчу, которая стоит до сих пор, это при нем каждому пожарному перед выездом на пожар или во время дежурства на каланче вместе со сверкающей медной каской стали выдавать преогромные, закрученные вверх и черные, как смоль, усы, а для хождения по улицам форменные фуражки с галуном. Пожарным с десятилетним стажем выдавалась на фуражку кокарда, на которой был изображен серебряный ерш в языках пламени. Федор Кондратьевич всегда лично присутствовал на пожарах и руководил их тушением. Он и умер от сердечного приступа при тушении ночного пожара в 1890 году, а через три года после этого Осташков праздновал полувековой юбилей пожарной команды и даже отчеканил серебряную медаль в честь этого события. В одном из залов краеведческого музея висит на стене дозволенный цензурой текст праздничной песни Осташковской Общественной Пожарной команды, датированный первым января 1877 года. Куплетов в праздничной песне бесчисленное количество и после каждого припев: «Пейте-ж дружнее – больше вина! Залпом смелее – чарку до дна!» По части «залпом смелее» с осташковскими пожарными мало кто мог сравниться. Памятная книжка Тверской губернии за 1860 год описывает пожар, случившийся на каком-то из небольших осташковских кустарных заводиков. Бравые пожарные так быстро его потушили, что члены городской Думы, тоже присутствовавшие на пожаре, решили с материальным вознаграждением не тянуть, а выдать его тут же, немедленно. И выдали. Не отстал от думцев и хозяин спасенного заводика. Денег он не дал, но щедро угостил героев хлебным вином. В тот момент, когда уже начали пить из касок за здоровье новорожденных… или новобрачных и у некоторых членов команды стали отклеиваться черные, закрученные вверх, усы, прибежал человек, сообщивший, что на соседнем с городом острове загорелась изба. Мгновенно личный состав вскочил в первые попавшиеся на берегу озера лодки и без весел (sic!) доплыл до острова, а там голыми пьяными руками раскидал по бревнышку горящую избу и прекратил распространение пожара.
1 Есть в тех краях и еще одно село под названием Кравотынь. Предание говорит, что татаро-монголы в этом селе уничтожили всех и их отрубленные головы насадили на частокол. Получился кровавый тын или Кравотынь.
2 В 1922 году, медленно запрягавшие потомки Евстафия и Тимофея, наконец-то назвали две улицы в их память – Евстафьевская и Тимофеевская.
3 Теперь селигерских сомов днем с огнем не найти, но местные торговцы копченой рыбой их продают на каждом углу. Продают даже терпуга, который и вовсе океанская рыба. Впрочем, отдыхающие берут и терпуга. Они и копченые сети с копчеными удочками съедят. Особенно, когда мешают пиво с водкой.
4 Добавим только, что в Осташкове есть еще и музей рыбы, в котором собраны разнообразные сети, верши, мережи, кораблики и удочки. Рыболовных рассказов там и в помине нет, но вам покажут заспиртованный щучий глаз, размером с кулак взрослого ребенка и расскажут, что второй глаз не уберегли от чаек, а сама щука имела такие огромные зубы… Если приглядеться, то на задней стороне этого фарфорового искусно расписанного глаза по-немецки мелко-мелко написано «Этим щучьим глазом мастер Крамбс начинает коллекцию глаз хищных речных рыб по заказу кафедры зоологии университета г. Санкт-Петербурга. 1865 г.» При этом вам, само собой, дадут понюхать для пущей убедительности спирт из банки с глазом.
5 Все могло быть еще хуже, если бы по указу царя Федора Алексеевича в конце семнадцатого века не запретили обучаться дома у иностранных учителей. Власти, как это обычно с ними у нас бывает, боялись тлетворного влияния на мальчишек и девчонок западных ересей. Их родители тоже боялись. И ересей и властей. Вот тут-то Леонтию Теляшину фортуна и улыбнулась.
6 Представляете себе Государя, президента, премьер-министра, спикера парламента, способного оценить энциклопедическую полноту математических, астрономических и физических знаний собеседника? Я тоже не представляю.
7 Не хотел я об этом говорить, но… из песни слов не выкинешь. Магницкий написал не только учебник. Он еще написал памятную записку по делу Дмитрия Тверитинова. Жил такой сторонник протестантизма в Москве одновременно с Магницким. Неоднократно спорил с ним Леонтий Филиппович. Однажды одиннадцать часов кряду длился их богословский диспут. И даже победил Магницкий Тверитинова, а после победы… взял, да и написал записку члену канцелярии Сената графу Мусину-Пушкину о еретике Тверитинове и его единомышленниках. С одной стороны это, конечно, записка, а с другой, как считают некоторые историки,… получился натуральный донос. Мусин-Пушкин поначалу хотел дело замять, считая его несерьезным, но Магницкий настаивал и даже принес собственноручно составленный список тетрадей Тверитинова. Правда, царь благоволил лютеранам и все ограничилось церковным покаянием для обвиняемых. Приняли их обратно в ряды православных и отправили замаливать грехи в московские монастыри. Даже не сослали в подмосковные, не говоря о Соловках. Только одного, Фому Иванова, который, как доносил Магницкий, «улучив своей злобе час удобный, взял с собой в церковь, под одеждой утаив, нож железный великий, которым лучину щепают, просто именуемый косарь, и уединяся еретическому злобному духу, ему помогающему, начал рубить образ святого Алексея митрополита, стоящий при его раке", за такое, с позволения сказать, иконоборчество, прилюдно сожгли заживо в деревянном срубе на Красной Площади. Сожгли бы заодно и все документы по этому делу. Ни к чему знать эти подробности о Магницком. Нам хватило бы и учебника арифметики.
8 Осташков входил тогда в Новгородскую губернию.
9 Когда в 1878 году вновь открытая земская почта Осташкова выпустила почтовые марки с городским гербом, то оказалось, что один из ершей на гербе плывет в противоположную двум другим сторону. За такую марку настоящий, сошедший с ума на почве собирания марок, филателист отдаст все, что можно. И что нельзя тоже отдаст.
Этот красивый дом с мезонином на Ленинском проспекте фотографируют все туристы. И я сфотографировал.
Барельеф на одном из старых осташковских домов. Какой-то тайный, почти масонский знак. Впрочем, может это просто комбинация из циркуля и якоря.
Кто догадается что это – тот будет молодец.