Если ехать в Макарьев из Костромы или из Кинешмы, то, начиная с села Островского, дорога представляет собой… все, что угодно кроме, собственно, дороги. Обочины, по которым водители объезжают ямы, рытвины и колдобины на проезжей части становятся шире самой проезжей части. Машины становятся похожими на петляющих зайцев, которых догоняет свора борзых, а слова, которые во время езды произносят в сердцах водители, становятся междометиями и восклицаниями такого свойства, которые я не решусь воспроизвести. Впрочем, водители их произносят и тогда, когда выходят из своих машин, чтобы заменить пробитое колесо или погнутый диск. Будь я предпринимателем – организовал бы вдоль дороги продажу резиновых боксерских кап для проезжающих, чтобы они могли п-п-предохранить свои з-з-зубы от выб-б-бивания при тряс-с-ске. Само собой, объяснений такому положению дел есть множество: это и многовековое отсутствие денег в казне, и неурожай, и несусветная цена асфальта, завозимого то ли из Калифорнии, то ли из Австралии, и ужасный климат, и комары-убийцы, пьющие кровь из дорожных рабочих распивочно и на вынос, и огромные болота…
Кстати, о болотах. В Макарьевском районе находятся два уникальных болота - «Дудинское» и «Томненское». Это очень древние болота – им по тринадцать тысяч лет каждому. На них растет столько клюквы, сколько не растет во всей остальной Костромской области. Если ее, конечно, умудриться всю собрать. Клюква отборная, крупная. Мало кто знает, что тринадцать тысяч лет назад, когда с экологией дела обстояли не в пример лучше, клюква родилась там такой, что стволы деревьев, на которых она росла, достигали десяти и даже пятнадцати метров в высоту. Диаметр кроны клюквенного дерева доходил до пяти метров! В руку помещалось при сборе не больше одной ягоды. Правда, была она в те времена гораздо кислее. В эпоху раннего средневековья, в отдаленных уголках макарьевских болот еще росла реликтовая клюква и ее собирали местные жители, сызмальства привыкшие к большим дозам клюквенной кислоты. В Кирпатьевской летописи описан удивительный случай, произошедший с отрядом конницы татарского хана Улу-Махмета, грабившего села и деревни в тех местах, где в последствии вырос город Макарьев. Жители одной из деревень подсыпали в овес татарским лошадям местную клюкву. Через малый промежуток времени у лошадей так свело скулы, что они не только скакать, но даже и стоять спокойно не могли. Двое суток их отпаивали водой. Еще и половина в строй не вернулась из-за повышенной кислотности и язвы желудка.
Впрочем, это все преданья старины глубокой, которым не всегда можно верить. Теперь, во времена мелкой клюквы, можно лишь вспоминать о том, каким был старинный Макарьев, как по Унже день и ночь сплавляли лес, как шумела под стенами Макарьево-Унженского монастыря огромная ярмарка, как на главной площади города стояла под вывеской «Мыс Доброй Надежды» «гостиница с нумерами», как хозяин самого лучшего в городе трактира купец Чумаков, собственноручно открывал дверь своего заведения и, увидев какого-нибудь чумазого лесосплавщика или сапожного подмастерья, направлял указательный палец на порог и уважительно предлагал «А не пойдете ли Вы вон-с!».
Дома, в которых были гостиница и трактир, стоят и по сей день, но ни гостиницы, ни трактира в них нет. Даже о мысе Доброй Надежды теперь мало кто помнит.
Неподалеку от бывшего мыса Доброй Надежды стоит здание Макарьевского краеведческого музея. Двести десять лет стоит. Сотрудница музея рассказывала мне, что наняли они какого-то пропойцу задешево подлатать прохудившееся за два века кровельное железо. Денег у музея больших нет, как нет и малых, и потому приходится обращаться к тем, кто готов задешево. Да и никто в здравом и трезвом уме и твердой памяти не стал бы вставать на худую, точно решето, крышу. Тем не менее, работа была сделана, и самую аварийную часть крыши заменили. Когда же старое железо сбрасывали с высоты второго этажа на землю, то оно до земли не долетело – рассыпалось в воздухе.
Здание музея было построено как административное – в нем находилось казначейство, жил на втором этаже в казенной квартире полицмейстер с семьей, а в подвале был сводчатый каземат для арестованных с двойными железными решетками на окнах. Он и сейчас там есть. И решетки на окнах так крепки, что хоть сейчас сажай туда кого хочешь. Директор музея спит и видит, как устроить в этом каземате экспозицию музея, но… денег пока хватает только на опилки. Самые обычные древесные опилки, которыми в подвалах музея зимой засыпают трубы отопления, чтобы те не замерзли и не полопались. Отопление в Макарьеве печное. Дровяное и угольное. Во всем городе. Зимой, в мороз, Макарьев, с его сотнями дымов из сотен печных труб представляет собой красивое зрелище. Если, конечно, смотреть на него со стороны. Власти, само собой, обещали провести в город газ, но этому обещанию уже четыре года, а оно все еще как новенькое. Черт его знает, как так получилось, что от Сибири до Западной Европы путь оказался короче, чем до Макарьева. Может карты были неверные, может что-то напутали при прокладке газовой трубы, а может… поэтому макарьевцы голосуют за кого угодно, кроме. Даже за коммунистов, от которых пользы тоже, как от… Но памятник вождю мирового пролетариата нет-нет, да и покрасят. Даже и цветы кладут к его подножию. Так, наверное, древние славяне, уже принявшие христианство, все еще хранили на всякий пожарный случай где-нибудь в дальнем углу сарая или темном овраге деревянного Перуна или Даждьбога и хоть изредка, но обмазывали на всякий случай идолов кровью ягненка или обливали пивом.
Между прочим, и макарьевского Ленина пришлось недавно обмазывать. Какой-то местный житель прикрепил Ильичу шестой палец на протянутую ладонь правой руки. Даже и гадать не стану, зачем он это сделал. Причин, по которым у нас могут приделать палец какому угодно памятнику такое множество, что аршином общим его не измерить. Тем более, Ильичу. Скажем спасибо, что на ладонь. Палец ампутировали, а заодно и поврежденную руку заменили на новую. Обмазали новым гипсом старый.
Что же до музея, то он раньше помещался в надвратной церкви монастыря. Хорошо там было музею. Не потому, что залов было больше или условия лучше, а потому, что рядом с этим храмом на территории монастыря большевики построили городскую баню. Разобрали на кирпичи часть монастырской стены и построили. По субботам множество макарьевцев семьями, с детишками, приходили мыться в эту баню. Баню, надо сказать, небольшую, а потому с большой очередью. И пока взрослые стояли в этой очереди, детишки бегали в музей. Часто и родителей за собой тащили. Для этих-то детей, не говоря о родителях, музей всегда работал по субботам. Теперь он в отдельном здании неподалеку. Метров пятьсот от старого, сразу за монастырской стеной. Только бани рядом с ним нету. Старую тоже закрыли. Посетителей в музее… Вот и получается, что баня была культурообразующим предприятием Макарьева. В месте с музеем, конечно. Биолог сказал бы, что с музеем у бани были симбиотические отношения.
Вообще с культурной жизнью в Макарьеве не очень. Даже вездесущий Петросян сюда не приезжает. Не говоря о Киркорове. Был в городском соборе кинотеатр, но его перевели в неприспособленный для этого универмаг. Смотреть кино в универмаг макарьевцы ходить не любят. У них кино ассоциируется с храмом. Нельзя сказать, чтобы и в храмы они… В известном когда-то на всю Россию Макарьево-Унженском монастыре, кроме нескольких монахинь неустанно прибирающихся во дворе и обихаживающих цветники, никого не видать. Паломники и туристы здесь редкие гости. Теплоходы с ними доходят только Макарьево-Желтоводского монастыря на Волге, тоже основанным преподобным Макарием. В Унжу теплоходы не заходят. До середины прошлого века река еще не так сильно обмелела, не была замусорена многолетним лесосплавом, и по ней можно было пройти в начале навигации аж до самого Кологрива, а летом уж всяко разно до Макарьева. Кто ж теперь станет чистить Унжу ради туристов…
По узкому ходу в толстой стене заброшенного Троицкого собора пробрался я на хоры, а потом по еще более узкому ходу, скорее даже лазу, с огромным трудом, точно Винни Пух, возвращающийся из гостей у Кролика, протиснулся на крышу, с которой открылась мне весенняя, разлившаяся Унжа, бесконечные леса на противоположном берегу и невидимый в этих лесах леспромхоз «Комсомольский». Когда-то там кипела жизнь, и кроме большой зарплаты давали пайковую тушенку, сгущенное молоко, шпроты и даже сгущенное какао. Теперь не кипит. Даже не теплится. Словно в одночасье исчезла тушенка со шпротами, а за ними пропала и зарплата. Люди ждали, ждали… и стали охотиться на птицу, зверей, ловить рыбу, собирать грибы и ягоды. Не все, конечно. Многие, чтобы скрасить ожидание, запили.
На территории монастыря находилось кладбище, на котором хоронили уважаемых и именитых макарьевских граждан. Не одну сотню лет хоронили. Разорили макарьевцы кладбище и растащили надгробия для хозяйственных нужд. На Юрьевецкой улице стоит известный всему городу дом, у которого фундамент состоит из этих надгробных плит. В доме уже давно никто не живет. Владелец его спился. Облюбовала дом макарьевская шпана. Время от времени у этого дома и внутри его грабят, избивают и, по словам музейного экскурсовода, могут и зарезать.
Кстати, о преступниках. Тот же самый экскурсовод, понизив голос, рассказал, что люди авторитетные запрещают проживать в городе нашим соотечественникам из южных федеральных округов. Не соотечественникам из не наших южных округов – тоже. В районе можно, а в городе – ни-ни. И, действительно, за время моей прогулки по городу, я не увидел ни одного и не встретил ни шашлычных, ни чебуречных, ни шаурмы, ни кафе с кавказской кухней, а только одну единственную блинную. Не было и давно привычных для москвичей таджиков*, бесконечно метущих улицы и прибирающих мусор. Зато была прямо под стенами монастыря мусорная свалка. Самое удивительное, что ближайшие к этой свалке дома находятся далеко внизу, под горой, на которой стоит монастырь. На эту гору и просто так нелегко взобраться, а уж тащить на себе еще и мусор… Не единожды монахини и сотрудники музея приводили на место этой свалки городские власти, не единожды власти разводили руками и не единожды говорили, что денег на уборку мусора нет. Подозреваю я, что другие люди приводили их и в другие места, и по другим поводам, но результат был тот же.
В одном из залов краеведческого музея нашел я старинную детскую книжку с названием «Занимательные путешествия по комнате», написанную каким-то ученым немцем по немецкой фамилии Вагнер. С немецкой педантичностью там были описаны даже комнатные мухи. В конце главы, посвященной мухам, вычитал я вот что: «Даже пленник в заточении может рассеять свое одиночество мухой, потому как это подвижное насекомое может нам надоесть, окружая нас своими многочисленными товарищами, в такой же степени она может к нам привыкнуть, и одинокая муха, которая у нас зимует, может сделаться подругой ребенка». Как это отвратительно, - подумал я. Что за ужасные немецкие придумки! Да никогда в жизни нормальный ребенок… И тут вдруг представился мне Макарьев одиноким ребенком, брошенный всеми, без друзей, подруг и я подумал, что хорошо бы ему найти хоть муху, чтобы перезимовать.
* Один раз какой-то предприниматель все же завез какое-то количество трудолюбивых жителей Таджикистана в Макарьев, но это был первый и последний раз.
Здание городского музея.
Коллекция старинных гвоздей. Кто скажет, что
Такие графинчики раньше во множестве делали в Макарьеве. Нальешь в него поллитра и мужичок внутри тоже глаза зальет. Выпьешь все, а на утро, на опохмел, остается аккурат пятьдесят грамм в мужичке на опохмел.
Это гамаши. Те самые, которые надевал рассеянный с улицы Бассейной. Редкий, надо сказать, экспонат в наших музеях.
Два юных макарьевца на фотографии столетней давности.
Обложка дневника юной гимназистки второго класса. На обложке мелкими буквами написано, что "каждый понедельник дневник должен быть подписан родителями или заступающими их место". Судя по дневнику, гимназистка иногда и сама подписывалась за родителей. Я опознал все портреты на обложке дневника за что заслужил уважение экскурсовода.
Оказывается, запись "ничего не задали" и тогда была самой популярной у учащихся. В пятницу они не учились. Была "Казандская". Будешь тут писать с ошибками, когда решительно ничего не задают. И имеют еще потом наглость спрашивать и ставить двойки.
Каземат в подвале музея.
Внутри монастырского собора.
Вид на Унжу с крыши Троицкого собора монастыря.
Это место для общественной стирки белья. Я такое видел только один раз в Кашире. Называлось портомойня. Из-под горы бьет ключ. Деревянный желоб перегораживается доской и в образовавшемся корыте стирается и полощется белье. И так не одну уже сотню лет.
В городском саду.
Одна из двух макарьевских гостиниц. В прошлом это был особнях купца Хохлова. В пристройке со стороны двора были номера для приезжих.
Через эту заложенную кирпичами арку, выкатывал Хохлов в собственном экипаже. Через нее же он выезжал и на первом в Макарьеве автомобиле. Полгорода пиходило на этот выезд поглазеть.
Конюшни, в которых Хохлов держал своих рысаков.
Тот самый дом, в основани которого лежат надгробные плиты с монастырского кладбища.
"И вот заведение".
Коврик на диване в кухне гостиницы "Постоялый двор", в котором мы остановились переночевать. Фотография не передает кухонного запаха. Сама гостиница так же вытерта, как и этот древний коврик. Кажется, на нем изображены еще древние олени, современники мамонтов и шерстистых носорогов. Здание деревянное и скрипит даже если чихнуть. Мало того, хозяйка этого заведения в пять утра начинает смотреть телевизор в своей комнате на втором этаже, а поскольку слышимость прекрасная, то на первом спать уже не получится. Говорят, что другая гостиница еще хуже, но в это трудно поверить.